Проблема нарративности в современной философии истории

В настоящее время классическая философия истории, движи­мая идеей прогресса, утратила свою актуальность как в силу ис­черпанности “проекта модерна”, так и из-за постмодерного разрушения “исторического сознания”. Ряд исследователей описы­вал крах классической философии истории как конец филосо­фии истории как таковой.

Реактуализация философии истории, однако, происходит со смещением фокуса основной проблематики. Если для классичес­кой философии истории одной из самых обсуждаемых проблем была проблема статуса истории как науки и примыкающая к ней тематика онтологических вопросов исторического процесса, то для современной философии истории основными стали воп­росы вариативности исторического знания и связанная с ними проблематика повествовательного характера исторического дискурса.

Предпосылки актуализации данной проблематики оформились уже в первой половине XX в. в рамках методологии исторической науки, отталкивавшейся, прежде всего, от теории познания немец­кого неокантианства. Так, Макс Вебер (1864-1920), основываясь на различении ценности и оценки, произведенном Генрихом Риккертом (1863 -1936 ), первым обратил внимание на роль многооб­разия субъективных ценностей и роль “ценностных предпосылок” в научном исследовании. В бесконечном многообразии, хаосе со­бытий и действий значимой для исследователя является лишь часть реальности. Существенное от несущественного он отделяет лишь в свете собственных культурных ценностей.

Карл Раймунд Поппер (1902-1994) в своей широко известной работе “Открытое общество и его враги” (1945) конкретизировал эту идею применительно к историческому знанию. Он четко сфор­мулировал взгляд на исторические теории как на “интерпрета­ции “, выражающие точку зрения историка.

Однако подлинная актуализация проблемы повествователь­ного характера исторического дискурса произошла в середине шестидесятых годов благодаря исследованиям философа анали­тической традиции Артура Данто. Как и другие аналитики, Данто считал, что вопросы осмысле­ния исторических фактов, закономерностей исторического про­цесса, движущих сил истории не подлежат рационализации и не являются подлинно философскими.

Предметом философии ис­тории является анализ теоретических результатов деятельности историка, анализ концептуального аппарата исторического объяснения, смысла центральных понятий, а целью – создание научной философии истории, опирающейся на рациональную рефлексию относительно используемых концептуальных средств.

В работе “Аналитическая философия истории” (1965) Данто обосновал роль повествовательного элемента в работе историка. Историографический феномен – не простая регистрация матери­ала, не его полный и симультанный учет в некой “идеальной хро­нике”, но описание, имеющее структуру повествования. Эта структура задается тем, что история всегда пишется “задним чис­лом”. “Идеальный хронист” не может знать будущего. Его знает только историк.

К примеру, “В 1713 году родился автор “Племянника Рамо”. В этой фразе рождение ребенка переописывается в свете другого события – публикации знаменитого произведения. В своей программной работе 1973 г. “Метаистория: Историчес­кое воображение в Европе XIX в.” американский исследователь Хейден Уайт (р. 1928) развил и дополнил идеи Данто соображени­ями, почерпнутыми из литературоведческих исследований. Про­блему соотношения исторического рассказа и объективного ряда событий он решил как проблему форм выражения.

История – для Уайта это уже общее место – является сведением всех фактов, известных о данном периоде, только к тем, которые важны для историка. Историки и хотели бы говорить “правду, только правду и ничего, кроме правды”, однако невозможно пове­ствовать, не прибегая к фигуративной речи.

Уайт первым обратил внимание на то, что только лишь с обре­тением историей статуса научной дисциплины в XIX в. историог­рафия утратила свои тысячелетние связи с риторикой и литературой. “Но описание истории остается риторическим и литера­турным, поскольку продолжает использовать обычные грамот­ные речь и письмо как наиболее предпочтительные средства для выражения результатов исследования прошлого” И пока исто­рики продолжают это делать, их репрезентации феноменов про­шлого останутся “поэтическими” и “риторическими”.

По Уайту, к литературному аспекту историографии необходи­мо относиться серьезно, так как самая цельность исторических фактов конструируется по законам художественного текста. Исторические события не представляют собой реальной истории, которую надлежит “вскрыть”, а повествование – нейтрального “контейнера”.

Именно выбор различных выразительных техник придает историческому событию трагизм или комизм, вы­пячивает либо затушевывает его. Для характеристики объективного ряда событий Уайт исполь­зует термин историческое поле. Вначале историк организует эле­менты исторического поля в хронику событий, затем хроника пре­образуется в историю. Уже при этой трансформации одни собы­тия характеризуются в терминах завязки, другие – развязки, тре­тьи – переходных мотивов (то есть “призывают” читателя “отло­жить ожидания относительно значения содержащихся в сообще­нии событий”). На этом основании строится сюжет.

За основу описания вариантов построения сюжета Уайт взял из­вестную классификацию литературных модусов, предложенную ка­надским критиком Нортропом Фраем: трагедия, комедия, роман, са­тира. Именно выбор литературного модуса и определяет смысл исто­рии. Придавая своему рассказу сюжетную структуру Трагедии, исто­рик “объясняет” ее иначе, чем если бы повествовал о ней как о Сатире.

Каждая из сюжетных структур имеет значение для типа дока­зательства (argument) посредством которого историк стремится объяснить “то, что случилось”. Тип доказательства, кроме того, имплицитно или эксплицированно связан с представлениями ис­торика об универсальном законе причинных взаимосвязей. Следуя Стивену Пепперу Уайт выделяет четыре основных парадигмы объяснения природы исторической реальности: это иде­альные типы Формизма, Органицизма, Механицизма и Контек- стуализма.

Формистская парадигма ориентирована на идентифика­цию характеристик объектов. Уникальность действующих лиц, сил, действий – вот центральная проблема историографии это­го типа. Органицистское и механицистское объяснения имеют “соби­рающую” тенденцию.

Органицистское изображает детали исто­рического поля как компоненты синтетического процесса, кото­рый сам по себе важнее отдельных деталей, как это, к примеру, выглядит у Гегеля. Механицистское – воздерживается от поиска законов исторического процесса. Мировые гипотезы механицис­тов скорее редуктивны, нежели синтетичны. Причинные законы, определяющие исторические события, по их мнению, следует ис­кать в ином проблемном поле. В качестве механицистов Уайт рас­сматривает Маркса и Токвиля.

Контекстуалистская позиция исходит из того, что объясне­ния событиям можно искать лишь в рамках того контекста, в котором они произошли. То, почему они произошли именно так, а не иначе, объясняется посредством открытия их специфичес­ких отношений с событиями из того же исторического про­странства. Любая из объяснительных моделей так или иначе коррелирует с идеологическим подтекстом, который, по Уайту, создается в рам­ках тактик Анархизма, Консерватизма, Радикализма и Либера­лизма.

Консерваторы рассматривают социальные изменения по ана­логии с ростом растений, Либералы – с подгонкой механизма. И те, и другие предполагают, что структура общества прочна, а из­менения эффективны тогда, когда изменяются лишь ее отдельные части. Радикалы и анархисты допускают возможность трансфор­маций-катаклизмов, причем первые особое внимание уделяют проблеме власти, необходимой для проведения подобного рода перемен, вторые – средствам достижения изменений.

По Уайту, любой историк, даже самый неполитический, по крайней мере, “созвучен “той или иной идеологической позиции своего времени. Уайт усматривал взаимообусловленность (“избирательное сродство”) типа сюжета, способа аргументации и специфики иде­ологического подтекста (комедия, например, несовместима с ме­ханистичным аргументом, а радикальная идеология – с сатири­ческим построением). Эту взаимосвязь он обозначил понятием историографического стиля. Корреляцию типов Уайт представил в следующей таблице:

Именно связность и согласованность типов и придает истори­ческой работе ее отличительные стилистические атрибуты. Общность стиля, по Уайту, закладывается историком в акте префигурации (представления) исторического поля, то есть в акте конституирования его как объектаумственного восприятия. Акт префигурации сродни поэтическому акту, он докогнитивен и некритичен. В нем историк создает собственный объект анализа. Акт префигурации может принимать ряд форм, типы которых Уайт характеризуют язы­ковыми модусами: Метафора, Метонимия, Синекдоха и Ирония.

Четыре основных тропа, по мнению Уайта, полезны для понима­ния дофигуративного опыта. Так, в метафоре (“переносе”) фено­мены характеризуются с точки зрения их сходства или отличия, метонимия (“изменение имени”) заменяет имя целого именем ча­сти. Синекдоха (разновидность метонимии) характеризует целое через его наиболее значимую часть. Ирония характеризует сущно­сти посредством отрицания на фигуративном уровне того, что утверждается на буквальном.

Концепция Уайта не нашла поддержки среди большинства ис­ториков и философов истории в середине 70-х гг. как слишком “ли­тературная”. Однако уже в восьмидесятые ее стали принимать всерьез. Популяризации взгляда на историю как на лингвистичес­кий и риторический артефакт способствовал так называемый “нарративный поворот” в гуманитарном знании, подготовлен­ный конгениальными усилиями теоретиков литературы, фило­софов, этнографов, теологов и психоаналитиков, в результате которого понятие нарратива как особой эпистемологической формы, организующей специфические способы нашего эмпири­ческого восприятия, получило расширительное толкование.

Идея нарративного характера исторического дискурса об­рела свой завершенный вид в концепции французского герменевта Поля Рикёра (р. 1913). В работе “Время и рассказ” (1985) Рикёр описал нарратив­ный дискурс в целом как раздвоившийся на историографию и художественную литературу. Характер самой истории он опре­делил как исключительно повествовательный, что не означает сознательного нарративизма историков.

Напротив, историог­рафия (особенно французская) стремится порвать с когнитив­ными операциями нарративного понимания. Но любая исто­рия, даже наиболее удаленная от повествовательной формы, сохраняет свою связь с нарративным пониманием, будучи производной от него, так как ей всегда присуще конструирование исторического времени.

Это, по мнению Рикёра, упустили из виду так называемые “защитники рассказа”, которые ориентировались лишь на те формы историографии, в которых имеется очевидная связь с рассказом. К примеру, Данто, который хотя и совершенно спра­ведливо указал на двойную референцию повествовательного предложения, не заполнил лакуны между повествовательным предложением и повествовательным текстом, то есть не указал на то, как прослеживается связь между событиями.

Уайт тем, что принял всерьез историю как писание, остано­вился на этой связи, обозначив ее как сюжет. Однако, по Рикёру, описав сюжетные структуры ( трагедию, комедию, роман и сатиру) как идеальные типы, Уайт чрезмерно упростил про­блему. Построение сюжета в любом рассказе представляет со­бой целую гамму связей между парадигмами и единичными историями. Уайт же просматривает лишь чисто линейный аспект.

Рикёр обращает внимание на то, что модусы построения сюже­та – не классы, обусловленные априорной таксономией. Они являются продуктами традиции письма, придавшей им конфигурацию, которую использует историк. Модусы построения сюжета – формы культурного наследия. Историк обращается к публике, способной их распознать. Если можно сказать, что ни одно событие не является трагическим, но лишь историк пока­зывает его таковым, то можно и добавить – он изображает (ко­дирует) его трагическим, поскольку читатели готовы к восприятию именно этого сюжета.

Таким образом, изучение проблемы нарративного характера исторического дискурса является актуальным направлением со­временной западной философии истории. Рассматривая исторические теории как интерпретации, выражающие точку зрения ис­торика на объективный ряд событий, исследователи настаивают на том, что история доступна человеку только в заданном культур­ной традицией форме рассказа о ней.